Проклятие Тетрарха: Тиссая ч.4
Глава IV: Ночь без Луны
Тёмная Месса начиналась, как всегда, в самую безлунную ночь месяца. В центре деревни, в круглом провале, скрытом от чужих глаз, начинался спуск — древняя шахта, уходящая вглубь скалы. Сюда стекались жители деревни: в молчании, в чёрных одеждах, под светом фиолетовых кристаллов, освещающих путь в подземный храм.
У подножия зала, высеченного в камне ещё в Первую эпоху, стояла статуя Шиллен — исполинская, с ненавистью смотрящая куда-то вверх. Её губы хранили улыбку, в которой таилось сострадание… и проклятие. Чёрное Пламя витало над её рукой — первозданное пламя, не ведающее ни топлива, ни хода времени.
Сотни тёмных эльфов заполнили круглый зал. Они становились полумесяцем, всё ближе к центру. В первом ряду — старейшины, жрицы, магистры. Во втором — ученики, воины, те, кто уже стал на Путь. В последнем — дети и юноши.
Тиссая стояла среди второго круга. Её руки были переплетены на груди, а взгляд устремлён к статуе. Магистр Каринн вышла в центр — она была в церемониальном платье цвета сухой крови. Перед ней несли чашу с кровью тварей, принесённых в жертву в священной охоте.
— Великая Мать, что была изгнана Светом, но обрела силу в Тьме, — начала Каринн, и её голос разнёсся эхом по сводам, — мы не просим у тебя милости. Мы ищем истины в боли. Мы ищем знаков в безмолвии. Мы — потомки тех, кто отвернулся от дня. Мы — твои дети.
Все склонили головы. Тиссая ощутила, как по её коже прошёлся холод. Это был не страх — странное чувство: как будто где-то в глубине её имя уже было произнесено той, к которой они взывали.
— Прими кровь, о Мать Скрытого, — продолжила Каринн. — Прими сердца, принесённые тобой в этот мир. Мы станем тенью, что идёт за светом. Мы станем голосом, что шепчет в бездне. И пусть те, кто отвернулись от тебя, услышат нас… слишком поздно.
Затем последовало молчание — долгое, тяжёлое. И в этом безмолвии Тиссая почувствовала, как в пламени у подножия статуи начал меняться свет. Он стал темнее, как будто огонь обратился в воронку.
Каринн вылила кровь в пламя, и оно вспыхнуло багрянцем.
— Да будет ночь началом. Да будет ночь завершением. Да будет ночь — дорогой.
С этими словами процессия завершилась. Люди стали подниматься наверх — и над деревней зазвучали барабаны, начались танцы, зажглись фиолетовые огни. Начался праздник.
Позднее, под одной из скалистых арок, Тиссая сидела со своими родителями. Она пила терпкое вино, ела хлеб с пряными травами, смеялась, когда отец вспоминал старые шутки, и слушала, как мать рассказывает легенды о первых Оракулах — не зная, что однажды кто-то будет рассказывать и о ней.
Её мать — мягкая, но строгая женщина коснулась её щеки.
— Мы видели, как ты стояла сегодня у Пламени, — сказала она тихо. — Шиллен говорит с тобой. Будь честна с ней. И с собой.
Отец, часовой — хранитель границы, молчал. Но его глаза светились гордостью.
— Мы не станем удерживать тебя, — произнёс он наконец. — Только знай: у тебя есть дом, куда ты всегда можешь вернуться.
Она прижалась к ним на мгновение. Это был редкий момент покоя. На следующее утро всё могло измениться.
Ночью, на задворках праздника, у ручья, за которым начинались рощи кровавых грибов, Тиссая встретила его. Юноша стоял у воды, погружённый в мысли.
— Ты не празднуешь? — спросила она.
Он обернулся. Он был ненамного старше её. Высокий, худощавый, с лицом, ещё не тронутым взрослыми тревогами, но уже знающим цену боли.
— Я ждал, что ты придёшь, — признался он. — Я видел, как ты стояла в храме. Ты была… частью этого пламени.
Она присела рядом.
— Как ты? Все ещё мечтаешь стать рыцарем Шиллен?
— Да. Но не из жажды славы. Я хочу быть тем, кто защищает её волю. Кто не позволяет миру забыть, кто мы такие. Я хочу, чтобы моя жизнь служила… смыслу.
— Это звучит… — она замялась. — Глубоко.
— А ты? Кем ты хочешь стать?
— Я не уверена, что выбираю это сама, — ответила Тиссая. — Но я знаю: если Шиллен зовёт, я не отвернусь.
Они сидели молча. Смотрели на отражение звёзд в воде. Его рука чуть коснулась её. Неуверенно. Невинно.
— Если ты станешь Оракулом… — начал он.
— Если? — усмехнулась она.
— Тогда я буду твоим мечом. Или твоей тенью.
Она посмотрела на него. И впервые в жизни подумала, что путь, каким бы мрачным он ни был, не всегда должен быть одиноким.
